Самый знаменитый корабль российского флота был наречен в честь парусного 44–пушечного фрегата, отличившегося в 1854 году при защите Петропавловска–Камчатского от нападения англо–французской эскадры. Три года спустя корабль был спущен на воду, а летом 1903 года вошел в состав Балтийского флота.

Со столь же прославленным крейсером «Варяг» его роднит участие в русско–японской войне 1904–1905 гг. «Варяг» принял свой бой за день до того, как война была объявлена, а «Аврора» сражалась в Цусимском морском сражении. Тогда погиб ее первый командир капитан 1–го ранга Евгений ЕГОРЬЕВ, а израненный крейсер оказался в столице Филиппин — Маниле.

После заключения мира с японцами «Аврора» пришла в Либаву (Лиепаю). Ее команду уже тогда считали неблагонадежной, часть моряков демобилизовали, а остальных списали на другие корабли. Вновь в российской столице «Аврора» оказалась в конце 1916 года. В Февральскую революцию ее матросы первыми на Балтике подняли красный флаг, а осенью 1917 года радиостанция «Авроры» передала ленинское воззвание «К гражданам России», вслед за которым раздался знаменитый холостой выстрел ее бакового орудия. А далее — штурм Зимнего дворца и приход к власти большевиков, что в советское время назвали Великой Октябрьской социалистической революцией.

Эмигрировать по собственному желанию поэт не собирался. Он трижды оказывался в тюрьме, дважды попадал в психушку, у него имелись вызовы из-за границы, но единственным его желанием была возможность беспрепятственной работы, о чем поэт и заявил в письме генсеку. Эмиграции в послевоенном СССР практически не было (до тысячи человек в год). Ситуация стала меняться, когда бремя противостояния с Западом породило тяжелые экономические проблемы. Тогда в обмен на снижение темпов гонки вооружений и экономическое сотрудничество было обещано решение гуманитарных проблем. В начале 70-х эмиграция (в основном еврейская) достигла 30 тысяч. Способствовал ее росту и визит президета США Ричарда НИКСОНА в СССР в мае 1972 года.

Тем, кто получал от родственников вызовы, ждать приходилось от нескольких месяцев до года с лишним. На выдворение Бродского не потратили и месяца. Когда в мае из Израиля ему пришел вызов от некоего Моисея БРОДСКОГО, поэт и не думал воспользоваться приглашением фиктивного родственника, о котором ничего не ведал. Но уже 12 мая его вызвали в ленинградский ОВИР (отдел виз и разрешений), 24 мая выдали выездную визу, а в начале июня наблюдали за его отлетом.

Эмиграция в те годы означала расставание навсегда. В СССР у Бродского оставались дети и родители. С матерями дочери и сына отношения у него были сложными. Своих отца и мать Иосиф больше так и не увидел. Они 12 раз обращались к властям с просьбой вместе или поодиночке съездить повидать сына, но каждый раз получали отказ за «нецелесообразностью» такой поездки. Мать не дожила до перестроечных времен двух лет, отец — одного года.

Лишившийся возможности повидать самых дорогих ему людей, Бродский других стимулов к возвращению не имел, хотя и собирался несколько раз инкогнито посетить родину. Он боялся, как сам говорил, стать предметом разнообразных упований и положительных чувств либо оказаться в положении человека, который находится в лучших условиях, нежели большинство. Перспектива въезда на белом коне его никогда не манила...

Посмотрите, какая замечательная выстроилась цепочка: 1922 — «Крокодил», 1962 — «Фитиль», 1987 — «Сатирикон».